Эдмунд Купер - Сомнительная полночь [сборник]
— Как и прежде. За исключением статьи о страховке на случай смерти, единственная разница в том, что ты теперь можешь наследовать мои несметные богатства, а я могу требовать от тебя ребенка.
— И ты будешь вынашивать его сама?
Ее лицо омрачилось:
— Переключи программу, юнец. Я не хочу потворствовать твоему скотскому юмору.
— Боишься, что это повредит твоему драгоценному пузу? — спросил он со злобой. — Согласно легенде, если ты будешь кормить грудью, мускулатура живота сожмется обратно. А с другой стороны, в этом случае отвиснут груди. Природа не очень-то заботится о нас, ты не находишь?
Джуно свирепо кинулась на него и с неожиданной силой стиснула.
— Шути, да не слишком, мейстерзингер, — зашипела она. — Эти слова имеют дурной привкус.
— Гораздо худший, чем ты думаешь, бесплодная утроба, — ответил он спокойно. — Моя мать (настоящая мать; я предупреждал, что несколько эксцентричен), — так вот, моя мать умерла после семнадцатой беременности. Это была цена моего образования. Семнадцать младенцев, семнадцать послеродовых синдромов и одна закупорка сосудов. Так что в вопросах воспроизводства человеческого рода я авторитет. И могу рассказать тебе кое-что о заражении крови, выпадении органов, маститах, разрыве вагины и послеродовой депрессии. Вот каким был мир моей матери. И поскольку она умерла раньше срока, я просто обязан был узнать обо всем этом, чтобы понять, что она вынесла ради меня… Видела ли ты когда-нибудь головку ребенка в венчике волос? Видела ли ты когда-нибудь покрытый складками череп младенца, со спутанным хохолком волосиков, пятна крови, тонкий ореол испарений? Вдыхала ли когда-нибудь этот сладкий, переполняющий тебя аромат рождения?..
Джуно вскочила и бросилась в ванную. Ее рвало.
9Напевая, Дайон шагал вдоль Стрэнда по пешеходной дорожке. Его никто не видел. Да и неудивительно, поскольку было всего семь часов: дело происходило прекрасным октябрьским утром, и серая вуаль рассвета только-только начала ступать перед ярким светом дня.
Прошло две недели с того момента, как он и Джуно заключили брачный контракт на неограниченное время, и Дайон начал понемногу приходить в себя после испытанного унижения. Подаренная доминантой кредитная карточка жгла его, как кусок радиоактивного вещества. Но она была крайне ему необходима. Необходима, чтобы заплатить за инъекции жизни.
Дайон даже — не очень, правда, всерьез — подумывал, а не воспользоваться ли карточкой, чтобы опустошить счет Джуно. Десять тысяч львов, сказала она. Этого было бы достаточно, чтобы улететь в Боготу или Самарканд и прожить там в роскоши пару лет, а потом проделать такую же шутку с очередной ничего не подозревающей доминантой.
Но что-то удержало его. Верность? Нет. Любовь? Тоже нет. Гордость? Возможно… Гордость, подумал Дайон, — это единственное, чего он не может продать ни за какие деньги.
Кроме того, Джуно доверяла ему, и это возмущало Дайона. Она не имела права так поступать. Доверие выходило за рамки интимной близости, самой по себе простой и понятной.
Но все эти рассуждения оставались весьма отвлеченными, в то время как неотложным и практически важным делом были лишь инъекции жизни.
У Дайона начались приступы дрожи. А это всегда плохой признак. Его все чаще бросало также в холодный пот. Так что откладывать лечение было нельзя.
К процедуре продления жизни привыкаешь, как к наркотику, что бы там ни говорили высокоученые авторитеты. Если ты хоть раз прошел через нее, то уже не можешь без этого — до тех пор, пока твои денежки не иссякнут и тебе не предоставят уютную квартирку длиной два метра.
Вот почему Дайон, напевая, чтобы отогнать дрожь, шел прямиком в клинику на Трафальгарской площади, в то время как его доминанта отсыпалась после трех щедрых, пятизвездочных, высшего разлива актов любви и кьянти, выпитого в таком количестве, что его вполне хватило бы, чтобы свалить с ног все итальянское посольство.
Дайон мог бы, конечно, воспользоваться услугами клиники в Лондоне-Семь, поскольку вы можете получить эту стоупсову штуку в клинике любой лондонской башни. Но он, как и всегда, предпочел пойти по линии наибольшего сопротивления. В данном случае — подняться до рассвета и отправиться в покаянный путь к Трафальгарской площади.
Клиника стояла на том самом месте, где некогда высилась церковь «Святого Мартина-в-полях», взорванная в ходе подавления неудачного и несвоевременного восстания, поднятого партией сексуального равноправия в 47-м году. Три сотни отчаянных мужиков четыре дня удерживали церковь и Национальную галерею, отбиваясь от целой гвардейской бригады. В Национальной галерее хранилось слишком много бесценных творений живописи, чтобы гвардейцы рискнули брать ее штурмом. Поэтому они сосредоточили свои усилия на том, чтобы преподать урок защитникам «Святого Мартина-в-полях», которая была всего лишь церковью. Но ее гарнизон оказался неожиданно стойким и отчаянным. Никто не просил и не давал пощады. Через некоторое время доминанты из гвардейской бригады устали считать своих убитых. Тогда они добились от министра внутренних дел санкции на использование тактического ядерного оружия и решили проблему одним выстрелом двухсотпятидесятимиллиметровой мортиры, установленной в Сент-Джеймском парке. После этого защитники Национальной галереи, увидевшие, что произошло с их товарищами, сдались.
К тому моменту женщины из гвардейской бригады не были склонны придерживаться конвенции о ведении войны. Те из оставшихся в живых, кто пережил последовавшее за этим изнасилование (их оказалось меньше пятидесяти процентов), были подвергнуты анализу первой степени. После этого серьезных восстаний больше не случалось. Гвардейская бригада едва ли могла найти лучший способ pour encourager les autres[17].
Дайон взглянул на клинику и подумал о мужчинах, которые здесь погибли. Когда вспыхнуло восстание, ему едва исполнилось двадцать два, и он, на волне возвышенных чувств, примкнул к партии сексуального равенства. Поскольку Дайон, как было совершенно очевидно, ни к чему серьезному причастен не был, он после подавления мятежа получил просто третью степень условно и участливую материнскую лекцию, прочитанную пожилой доминантой-юристом, очевидным и единственным намерением которой было затащить его в свою квартиру и до отвала накормить шоколадным кремом.
Посмотрев на сделанное из титана и углеродистого стекла циклопическое сооружение, которым была клиника, Дайон подумал об иронии бытия. На том самом месте, где мужчины умирали за свободу и где стояла церковь, являвшаяся символом бессмертия на небесах, вырос храм истинного бессмертия (или, по крайней мере, полубессмертия) «здесь и сейчас».
